«Хочется, чтоб было страшно и смешно»: Всеволод Лисовский – о ростовском спектакле с выходом в город

Идеолог Театра.doc, продюсер и режиссер Всеволод Лисовский в 2017 году поставит в сотрудничестве с ростовским Театром 18+ спектакль в жанре городских интервенций — с выходом в город. В июне Всеволод Лисовский уже делал спектакль-путешествие «Неявные воздействия» в московском Театре.doc: там зрители становятся равноправными участниками действия, и никто не знает, куда они попадут в очередной раз. О новом проекте в Ростове, пространстве города и стирании границ между театром и зрителем Всеволод Лисовский рассказал «Городскому репортеру».

О пространстве и остранении

— Я родился в Ростове, молодость прошла здесь, но вот уже 20 лет я в городе не был. Сейчас приехал, чтобы подумать, какой здесь можно сделать спектакль.

Много работаю именно с городской средой — меня прежде всего интересуют отношения с самим городом. Такие спектакли в жанре городских интервенций делал в Москве и Санкт-Петербурге. Нет разницы, я думаю: работать в неком замкнутом пространстве или разомкнутом — просто разные фокусы. Если вы загоняете зрителя в замкнутое пространство и говорите, что это город, то тут есть фокус, обман — как угодно назовите. А есть обратное: вы выгоняете зрителя из замкнутого пространства театра и говорите, что этот город и есть театр, и тут включается другой механизм. В любом случае в основе лежит принцип остранения: то, что я вижу — не совсем то, что вижу. Все зависит от задачи — остранять можно как в одну, так и в другую сторону.

Выбор локации — по большому счету частность, при том инструментарии, который предлагает современный театр. В городе столько возможностей, что проблема с пространством — в каком-то смысле третьестепенная.

О позиции пришельца

— В Ростове хотим сделать такой спектакль к началу теплого сезона — это конец мая-начало июня. Погода в городе позволяет.

Я вырос на Западном. Мой дом с фасадом, который выходил на Стачки, — теперь там магазины. И винограда, который обвивал балкон и из которого мой отец даже делал какое-то вино «Изабелла», уже там нет. Деревья прорежены, и громадная лужа, которая занимала полдвора, исчезла. Большой магазин остался, но теперь он почему-то называется «Империя пищи».

И школа, в которую я ходил, теперь гимназия. Стоят гимназисты и соревнуются, кто дальше сплюнет. Школьники не изменились, да.

Раньше я был изнутри города, сейчас я извне: с одной стороны ощущаю сопричастность, но в то же время я пришелец. Когда я делал городскую историю в Петербурге — в незнакомом мне городе — я определил, что в каждой сказке, в каждой мифологии есть пришлый, который не все до конца понял и переврал потом. Без него сказки не получится — пока он не переврет. Вот у меня какая-то промежуточная стадия: я не на 100% пришелец все-таки.

О «Неявных воздействиях»

— Московский спектакль «Неявные воздействия» изначально задумывался как зальный, но все начало разрастаться, и мы вышли в город. Там штука вот в чем. Обычно театр поделен на зал и сцену. Сцена — это место, где вырабатывается месседж и тем или иным способом транслируется в зал. А в «Неявных воздействиях» главное, что месседж не транслируется, он должен формироваться у каждого из зрителей. Это такая обоюдная эксплуатация. Тут месседжа нет, последовательность действий, высказываний и даже сам маршрут перемещений — случайность. За счет этого каждый из зрителей в результате получает что-то свое.

В московском спектакле у нас нет заранее утвержденного маршрута. Но мы, конечно, прорабатываем варианты, как могут развиваться события, это все-таки не совсем спонтанно. Есть ряд этюдов, которыми надо владеть, 37 страниц текста у нас знают актеры в той или иной степени. Нужно учитывать, что все может пойти совсем не так, как задумывалось. Московские актеры уже готовы ко всему. Самая любимая наша история: на одном из спектаклей по дороге у нас была квартира актрисы, и мы все со зрителями — 50 человек — зашли туда. И когда уже собирались уходить, оказалось, что среди зрителей — два полицейских. Они ехали мимо, и добрая соседка их направила к нам.

О светлой грусти

— В Ростове, скорее всего, это будет четкая траектория, более выстроенная. Потому что город четкий (смеется). Здесь я хочу, чтобы были конкретные ощущения, а они требуют конкретного набора средств.

Хочется, чтоб это было страшно и смешно. 20 лет я не был в родном городе. И в каком контексте я чаще всего слышал о нем? Что какой-то человек, которого я знаю с детства, с юности, умер. Это накладывает отпечаток на отношение к городу. Я сюда ехал, и мне было немножко страшно. А там, где страшно, должно быть и смешно. Если тебе просто страшно, значит, ты идиот. Любая эмоция должна перетекать в свою противоположность. Встретил я недавно человека, он говорит: «Я в последнее время постоянно смеюсь». А я и думаю, почему же этому человеку так страшно.

Я бы про страх в Туле или Самаре, например, не стал бы ставить. Я вообще не знаю, про что делать в Туле или Самаре, потому что я там не был.

У меня за эти годы сложилось представление о Ростове какое-то полуанекдотическое — юг, яркость, понты и фейерверки. Сегодня я ходил по городу и было представление о каком-то тихом грустном месте, но грустном — не в смысле депрессивном. Место — не путать с людьми, люди везде разные — имеет свое настроение. Может, это все ноябрь, конечно, но я прошелся и появилось ощущение светлой грусти.

Сережа Сапожников (Сергей Сапожников — художник, фотограф и куратор — прим. ред.) уже подключился к проекту. Мы решили, что будем идти от визуального к текстовому. Сначала хотим визуально сочинить, а потом уже наполнение. Это все же будет история про пространство. Хотим некоторого диснейленда, думаем в сторону аттракционов.

Я вот уже познакомился с замечательным районом Ростова — Говняркой. Совершенно прекрасный район, ничего о нем не слышал раньше. Ребята здесь показывают мне такие места, о которых я бы никогда не узнал. Задача как раз в том, чтобы то, что человек видит каждый день, стало для него новым, другим. Это же не туризм.

О стирании границ

— Главное направление любого искусства — стирание грани между художником и нехудожником. Есть масса уважаемых мной художественных практик, которые основываются на том, что актор — это носитель какого-то сокровенного знания, но для меня проблематика лежит в другом.

Режиссеры, на мой взгляд, делятся на три категории — смысловики, поэты и декораторы.

Причем ни одно из этих определений не является ругательным. Смыловик работает с миром идей, поэт — с каким-то ритмом, а декоратор делает это красивым. Как и все в природе, в чистом виде эти типы не встречаются. Я, наверное, смысловик все же.

Еще один прием, помимо городских интервенций, направленный на стирание границ, — сценическое молчание. В декабре вот в Театре.doc выпустим спектакль «Никто ничего не узнает никогда». Режиссер на сцене без слов и без жестов дает установки трем актерам, потом они без слов играют то, что поняли. При этом ни режиссер, ни актеры обязуется никогда ничего не объяснять. И зрителям тоже рекомендуется все, что они поняли, держать в себе. Бывает же такое, что вы посмотрели спектакль, а вам говорят: «Да ты дура, ты ничего не поняла». Всегда есть некоторая иерархия понимания, например, авторы—критики—зритель. А тут такого не может быть, грань стирается. Любое понимание — равноправно.