Настасья Хрущева: «Выход «за пределы себя» все же произошел»

Какую же форму принял ваш синтез искусств?

Музыкальный жанр «магбета» может быть определен как мелодекламация: чтение текстов на музыку. Мы с Никоновом назвали это действо монодрамой — подразумевая, что в центре находится один персонаж, пусть и включающий в себя самые разные роли. В подзаголовке указано, что это монодрама «для Алексея Никонова и камерного ансамбля»: таким образом, я хотела подчеркнуть, что музыка писалась не просто для чтеца, а именно для Алексея Никонова — его манеры чтения и личности в целом. Поэтому Никонов выступает в данном случае не только в качестве автора текстов и чтеца, но и как своего рода музыкальный инструмент.

Как же встретились аспирантка консерватории и панк-рок музыкант?

Ирина Родионова (художественый руководитель Большого зала филармонии) инициировала проект OPEN DOOR, целью которого стало привлечение в филармонию совершенно новой публики. Для этого был организован и новый формат концерта, включающий не только музыку, но и ее обсуждение: дискуссию с привлечением экспертов из самых разных областей. К участию в нем приглашаются не только музыканты, но и поэты, художники, режиссеры — как молодые, так и маститые.

Кому пришла в голову идея иного «магбета»?

Генераторами идеи нашего с Никоновым сотрудничества выступили участники и координаторы проекта OPEN DOOR Мария Слепкова, Иван Соколов и Данил Вачегин. Последний из концертов был посвящен проблеме «массового» и «элитарного» искусства. Логичным продолжением этого стала идея соединения этих полюсов, сведения двух предельно контрастных сфер. Я как академический композитор должна была стать выражением «элитарного», а Алексей (больше известный как «Леха») Никонов — воплощать «массовое». Кстати, сам Никонов с удовольствием относит себя к массовой культуре, называет себя «поэтом улиц» и любит говорить: «я, как Марциал, читаю по кабакам!»

Для чего вообще филармонии такие эксперименты, неужели в культурной столице не хватает публики?

Конечно, не хватает молодой публики, да и в принципе публики. Есть такая проблема, причем не только в России, но и во всём мире — почитать Нормана Лебрехта, например. Есть определённая постоянная публика филармонии, но это в основном это особый, вымирающий вид петербургский интеллигенции.

Можно ли сказать, что в этом плане проект удался?

В этом смысле — конечно, на «магбет» пришло четыреста пятьдесят человек, притом, что в зале всего четыреста мест. Это была новая публика, состоящая в основном из поклонников Никонова. Если хоть один из них придет в филармонию еще раз — можно будет сказать, что мы работали не зря.

Сколько времени вам понадобилось для создания пятидесятиминутного спектакля?

Так получилось, что Никонов создавал тексты буквально за десять дней, я писала музыку за двадцать — невероятно малый срок для девяноста страниц партитуры, так что для меня эта работа стала настоящим испытанием на прочность. На репетиции у нас было пятнадцать дней. Огромная нагрузка упала на Александру Коробкину — первую скрипку, да и вообще от исполнителей требовалась сверхчеловеческая (почти макбетовская!) выдержка.

Как работалось с таким необычным коллегой?

С Алексеем мы сразу нашли общий язык: он послушал мою музыку, заинтересовался и быстро написал тексты специально для меня, да и я со своей стороны увлеклась его творчеством. Конечно, совместная работа была бы невозможна без выдержки, терпения и профессионализма замечательных исполнителей: скрипачки Александры Коробкиной, Анны Дмитриевой, Евгении Зимы и флейтиста Георгия Долгова — кстати, игравшего не только на флейте, но и на трех ее разновидностях: альтовой, басовой и пикколо.

Вы одинаково с Никоновым мыслили «магбета»?

У нас с ним получились два совершенно разных «магбета» — и это, наверное, хорошо. Никонов мыслит Макбета как ницщеанского сверхчеловека, для него он не преступник, а человек, который вышел за рамки добра и зла, преступил моральные законы. А я с другой стороны подошла. Перечитав пьесу Шекспира, я поняла, что там намного ярче представлено подсознание, чем сознание. То есть у Шекспира галлюцинации кажутся более реальными, чем то, что происходит на самом деле: так, призрак Банко у него реальнее, чем сам Банко. Вот этот прорыв бессознательного я и старалась выразить, используя при этом также оперу Верди: во всех вердиевских цитатах на первый план выводятся подголоски, аккомпанементы, фоновый материал.

Никонов совершенно по-своему трактовал известный сюжет, у него в тексте ссылок к самому Шекспиру нет. В музыке все наоборот, я выстроила форму монодрамы по модели шекспировского «Макбета»: каждый из ее двадцати восьми разделов отсылает к соответствующей сцене пьесы-то буквально, то косвенно, то иронически.

Ты писала музыку для «магбета» в собственном стиле или пришлось выйти за рамки?

Стилистически ни Никонов, ни я ничего не предпринимали специально для того, чтобы стать ближе сфере другого или потребностям публики. Перед нами как раз поставили задачу делать то, что мы обычно делаем — поэтому и получился такой контраст. Но, разумеется, выход «за пределы себя» все же произошел — хотя бы потому, что ни он, ни я ничего похожего никогда до этого не делали.

Кто ещё с вами работал над монодрамой?

С нами работал молодой режиссер Василий Заржецкий, студент Театральной академии, ученик Александра Петрова. Это очень интересный, нестандартно мыслящий человек, кстати, по первому образованию — филолог, специально занимающийся Шекспиром. Он нашел множество интересных решений — так, например, в процессе игры флейтист выходил в зал и садился на место, которое было специально зарезервировано «для Банко» — и играл свою партию из зала. На самом деле режиссура здесь требовалась минимальная — это больше инструментальный театр, часть которого была выписана мной уже в партитуре. В частности, я указала, что в момент убийства Банко, скрипачка должна играть вокруг шеи Никонова, буквально имитируя удушение.

Это была единственная постановка «магбета». Будете повторять?

Я бы, честно говоря, хотела, чтобы «магбет» так и остался «одноразовым» действом — в этом его смысл. Кроме того, в МЗФ мы этого уже не повторим, а вне стен филармонии теряется главный нерв постановки — сочетание массового и элитарного.

Для тебя существенна пропасть между академической музыкой и уличным стихом?

Я не думаю, что это очень далёкие сферы. Например, многие мои друзья давно следят за творчеством Никонова. С точки зрения геометрии — у академической музыки и роковой поэзии есть что-то общее: они равноудалены от попсы.

Идею роковой ошибки, неверной интерпретации, ставшую у Шекспира двигателем сюжета, мы ввели в «магбет» на разных уровнях: отсюда искажения в вердиевских цитатах, хармовский «сбой в системе» и аберрации в самом названии — маленькая буква в начале и звонкая согласная в центре. «Магбет» стал «сбоем в системе» как для меня и Никонова, так и для филармонической публики — думаю, эта встряска пошла на пользу всем трем сторонам.